30.11.2005
Пишущих в наше время прозу — огромное количество. Только на премию «Дебют», принимающую заявки от людей не старше 25 лет, двинулось 50 тысяч авторов. Кажется, что толковых читателей уже не набирается столько, сколько чего-то кропающих.
Но профессиональных писателей, живущих только с литературы, — мало, очень мало. И по сравнению с советским временем явно меньше. Кто в Красноярске? «Три человека: я, Бушков, Солнцев, — говорит Михаил Успенский. — А если считать живущих с гонораров, — то я и Бушков». Вчера профессионалу Успенскому исполнилось 55 лет. Поздравление с юбилеем — повод для разговора о литературе и ее окрестностях.
Патрик и Парамон
— Есть фраза о том, что каждый писатель пишет лишь одну книгу. Потому что описывает один мир. Есть «мир Достоевского», «мир Стругацких», есть уже «мир Успенского». А не возникало желание — написать что-то за пределами этого мира?
— Все правильно, Саша, пишется один мир. Но желание возникало. Хочется написать страшный текст, что-то вроде Стивена Кинга. Но то ли характер не позволяет, то ли: Если героя зовут Патрик — страшный текст получается. А назови героя Парамон или Никифор, и ничего уже не страшно. Вот замените в фильме «Изгоняющий дьявола» католического священника на православного батюшку, на попа. Жирного такого, пьющего, ушлого. И все, страх пропадает.
— А два романа, написанные с Андреем Лазарчуком, — это что?
— Что-то, не похожее на обоих. Сейчас улетаю на месяц к нему в Питер, дописывать третью книгу. Перед тем работали дистанционно — он у себя, я здесь. А первые две книги писали, сев вдвоем за компьютер.
— С чего начинается книга? Вот самое известное — трилогия похождений Жихаря — что было сначала?
— Ну, образ известный, есть даже такая сказка про Жихарку. Сначала возникает картинка. Описывается мальчонка в самом начале, и видишь — кем такой мальчонка может стать? Только богатырем. Называть Ильей Муромцем как-то неприлично, так возникает Жихарь.
— Одного моего знакомого в ролевой среде звали Жихаркой в честь персонажа. Очень много пил, много дрался и был при том добродушен. Вам от него привет…
— Ему тоже. Можете передать, чтобы поменьше пил, поменьше курил и больше читал.
Пока пишется
— Есть ли какие нормативы письма? Сколько Успенский должен написать в день?
— Норм нет никаких: пишу, пока пишется. Медленно, конечно, пишется, понимаю. От силы одна книга в два года — очень мало в наше время. Но лучше, когда твою книгу ждут, чем реакция «задолбал уже!». У меня к многописанию инстинктивное недоверие. Быстро писать, мне кажется, просто вредно. От русского языка и так почти ничего уже не осталось:
— Нескромный вопрос: сколько стоит ваша работа в деньгах?
— На нормальную жизнь в Красноярске хватает. С учетом того, что у меня нет машины и связанных с ней расходов, что дача под боком. Что дети мои уже взрослые, и потребности не такие уж большие. Но на жизнь в Москве этого уже не хватало бы: Самый богатый из цеха фантастов — наверное, Вася Головачев. На коттедж и «Мерседес» заработал. Но сравните его с главой банка! Короче, в Куршавель Головачева все равно не пустят.
— Я правильно понимаю, что львиная часть дохода — это переиздания?
— Правильно. Роман «Там, где нас нет», с которого начинается эпопея Жихаря, переиздается уже почти десять лет.
— С периодичностью? И каким тиражом?
— Да почти каждый год. А средний тираж моих книжек — 20-30 тысяч экземпляров. Предельная цифра — 50 тысяч. В советские времена обычный тираж был 100 тысяч, но сейчас времена другие. Хотя вряд ли читающих стало меньше. Кто раньше читал — тот и сейчас читает. Просто умерла советская привычка брать книги ради дизайна, скупать собрания сочинений и украшать красивыми обложками полки. Если сейчас посмотреть передачи про дизайн — там книжные полки вообще не обсуждаются. Нет их сейчас в богатых домах, разве что у ребенка, под учебники.
— А сколько книг дома у вас?
— Примерно две с половиной тысячи.
Книга в день
— Много читаете?
— Сейчас уже меньше. Когда служил в армии, перечитал почти всю тамошнюю библиотеку, кроме самого отъявленного занудства. А она была размером с мою. Хотя, что включать в прочитанное? Интернет, журналы — считать?
— Считать, Михаил Глебович.
— Тогда получается, что читаю примерно по книге в день. Причем не только фантастику. Самое восхитительное из недавно прочитанного — историческая книга «Золото бунта». Иногда что-то перечитываю. Вот Джека Лондона перечитывал, например.
— Тривиальный вопрос, но все-таки: какие книги повлияли сильнее всего?
— Стругацкие, наверное: Не знаю. Ранний Леонид Леонов, именно ранний — читая его, я понимал стиль. Много вообще влияло.
— Астафьев как-то мне говорил, что главное в писателе — это задница. В смысле, усидчивость. Правду говорил?
— Да, пожалуй. Только это, к сожалению, не моя добродетель. Процесс писания как таковой мне особого удовольствия не приносит. Ровное, спокойное занятие. Без отвращения, и то ладно.
— Сколько томов заняло бы полное собрание сочинений Успенского?
— Каких томов? Если типовых, как сейчас книги издаются, где-то по полмегабайта, — то 7 — 8 набралось бы. А если постараться, то и в один том уместилось бы. Помнится, была такая мода в 50-е — издавать в одном томе. Лермонтов в одном томе, Пушкин:
— Вы были в жюри последней премии имени Астафьева. Посмотрели тексты. Поругали. Что можете посоветовать молодежи?
— Отбор был на конкурс какой-то слишком добрый. Текстов много слабых. А главный совет молодым писателям — больше читать. Учиться русскому языку.
Гадов нет
— Сколько сейчас в России профессиональных писателей? Сколько авторов может прокормить себя с российского книжного рынка?
— Не знаю точно, но явно не десять тысяч, как в советские годы.
— По моим прикидкам, 200 — 300, не более.
— Ну, 200-300 — это только среди фантастов наберется и детективщиков.
— Так это и будет большая часть: Что такое, кстати, фантастика? Есть четкая грань: вот фантастика, а вот что-то другое?
— Четкой грани нет. Но подчас забавно, когда писатель-реалист ударяется во что-то фантастическое. Очень беспомощно, как правило, получается. При этом критика хвалит его за смелость, и никто не знает, что в фантастике этот ход уже полвека известен. Вот один русский реалист написал про то, как провинциальный город накрыло куполом, отрезало от мира, и чего дальше было. А у Саймака это давно было в книге «Все живое». Чтобы разбираться в жанре, надо все-таки побольше знать.
— Четкой грани нет, но сообщество фантастов существует. И неплохо существует — на общем-то фоне: Фантасты нашли какую-то нишу, учредили свои премии, у них свои издательства. С чем связана их относительная удачливость?
— Может быть, с тем, что мы долго вызревали. В советские годы большинство из нас не печатались. И у нас было время работать над текстом, пока другие, в мейнстриме, занимались подковерной борьбой, делили места в президиумах. Наши требования к другим и к себе были завышенные. И потом, когда внезапно стало можно печатать все, мы вышли на этот старт с преимуществом.
— Когда? С какого года ушли в профессионалы?
— Необходимость какой-то службы, помимо писательства, отпала у меня в 1989 году. Но сейчас от нашего сообщества, от так называемой четвертой волны фантастики, осталась небольшая кучка.
— А как же пятая, шестая и прочие волны?
— А там уже непонятно, все перемешалось. Люди, которые сейчас идут в фантастику, на качество текста практически не смотрят. Хотя человеческое качество у нас сохранилось. В отличие от «большой литературы», в среде фантастов нет явных подлецов. Есть скандалисты, пьяницы, чудаки — но гадов нет.
— Вы не раз говорили, что очень не любите постмодерн. А за что? Что это вообще такое?
— Вот не знаю, что такое постмодерн, за это и не люблю. А вообще, любую книгу, кроме самых первых, можно отнести к постмодерну. Везде можно найти какие-то элементы, игру, заимствования. Вот Библия, наверное, не постмодерн. А Коран — уже постмодерн.
— Как вам литературная среда в Красноярске?
— Стало хуже. Уехали Федотов, Кудрявцев, Лазарчук. Мне вот мешает уехать какое-то странное чувство. Хотя: если сравнивать с другими городами, с тем же Новосибирском — у нас не так уж и плохо. С писателями и культурой явно лучше у нас, а с издателями, с книгопродажей — в Новосибирске. Мне один математик объяснил, что у нас заниматься изданием книг невыгодно, вообще — чем дальше от Урала, тем безнадежнее это дело. Основные рынки сбыта — это два города, Москва и Питер. В Новосибирске еще можно что-то печатать и везти на продажу, а в Красноярске рентабельность иссякает окончательно.
Грех во благо
— Виктор Шендерович как-то звал вас на НТВ писать сценарии к «Куклам». Вы отказались. Сказав потом, что лень уберегла вас от многих плохих вещей.
— И правильно сделал. Когда Шендерович начал стебаться над умирающим Ельциным, сильно мне это не понравилось.
— От каких еще вещей уберегла лень?
— От многих. Например, от делания карьеры в советское время.
— О чем мечтали в детстве?
— У детей все изменчиво: сегодня клоуном хочет быть, завтра разбойником, и это нормально. Ребенок пяти лет, который твердо что-то решил, просто болен. Его лечить надо.
— Я, скорее, про отрочество…
— Тогда все физиками хотели стать. И я сейчас иногда жалею, что так и не получил техническое образование. Хотя, с другой стороны, я бы и там стремился чего-то достигнуть. Был бы где-то главным инженером, а производство бы вдруг остановилось, перестали платить зарплату. В писательстве удобно тем, что зависишь, главным образом, от себя.
— Хамский вопрос, но: к какому смертному греху наиболее расположены?
— Чревоугодие, скорее всего. Да и лень вообще-то: И грехи мои мещанские, и добродетели тоже.
— А какие такие добродетели — мещанские?
— Я не злой человек, но это, наверное, снова от лени. Я не интриган. И никому не тыкаю пальцем, как ему жить.
Досье «ВК»
Михаил Глебович Успенский родился в 1950 году в Барнауле. Жил в разных городах Сибири. Работал электриком, художником-оформителем, служил в армии. Закончил отделение журналистики Иркутского государственного университета. С 1977 года живет в Красноярске. Работал в заводской многотиражной газете, на краевом телевидении, в приложении к краевой газете.
Публиковаться начал с 1967 года (стихи). Рассказы стали выходить с 1978 года. В 1988 году в Красноярском книжном издательстве напечатан сборник рассказов «Дурной глаз». В 1995 году появился сборник «Там, где нас нет» (роман и две повести).
Награжден личной премией Бориса Стругацкого «Бронзовая улитка» в 1993 году за повесть «Чугунный всадник», в 1995 году премиями «Странник» — за повесть «Дорогой товарищ король» и роман «Там, где нас нет». Кроме того, этот роман получил специальный приз «Меч в камне» за лучшее произведение в жанре фэнтези и международный приз «Золотой Остап».
Далее последовали романы: «Время Оно», «Кого за смертью посылать», «Белый хрен в конопляном поле», «Невинная девушка с мешком золота». В соавторстве с Андреем Лазарчуком написаны романы «Посмотри в глаза чудовищ», «Гиперборейская чума».
Беседовал Александр Силаев
Вечерний Красноярск