21.03.2011
Наш рассвет
Синеглазый поезд «Вятка».
Цепь вагончиков бежит,
Набирая скорость гладко,
Чуть бурча под нос, спешит.
Проскользая змейкой серой,
В окнах жёлтой чешуёй
Тень играется со светом.
Стук оставив за собой,
Поезд вдаль всё мчится — мчится,
Огибая лес и пруд.
И кому-то точно снится,
Как его родные ждут.
Вновь в окошке деревенька:
Грузовик уже не спит,
В полусне с гармонью Сенька,
Баба с вёдрами стоит.
Смотрит, как сестра, канистру
Бросив около неё,
Машет мужу — машинисту —
Баба с вёдрами ревёт.
И уже промчавшись мимо,
Машинист в свисток гудит.
Звёзды прячутся лениво,
А рассвет ещё молчит.
Утерев глаза украдкой,
Сероглазый машинист
Запоёт, как льётся Вятка,
Как рассвет её лучист.
*** (Подруге)
Не становись ни старше, ни моложе —
В глазах моих останься всё такой же,
Моя ромашка, мой родной цветок,
Моё неувядающее чудо…
И если я когда-то каплей буду,
Пристанищем мне будет твой листок.
***
Тихо звёзды мне падают на руку,
Распадаясь седыми осколками.
Рассыпаясь на мелкую радугу,
Слабо светятся мутными колбами.
В их собранье, как в томике Тютчева,
Столько жизни, огня и молчания.
В постоянном искании лучшего
Мы встречаем одни испытания.
Мир души открываем по-новому,
Натыкаясь на айсберги внешнего.
Да, молчанье, конечно же, — золото.
Только с ним не раскрыть наболевшее.
Собираясь в потоки усталости,
Твои слёзы мне падают на руки.
Станет легче на сердце от малости,
И мы снова поднимемся на ноги.
***
Масло масленой маслёнки.
Бытовая бытность быта.
Вместе с челюстью на полке
Слоем пыли мысль укрыта.
Нынче челюсть бесполезна
Для людей, забывших мыслить.
Глаз забыл, что значит «резкость».
В суматохе краски скисли.
Нынче мысли погрустнели:
Нет у них и тени счастья.
Крах души ведёт к болезни:
Бытной бытности напастям.
В жёлто-белой крошке масла
Кроется не только сытость —
Чьи-то в нём труды и ласка.
Что ж мы видим только бытность?!
В лужах можно видеть небо.
В ливне очищенье скрыто.
Не бросайтесь мыслью слепо —
Попадёте в бытность быта.
***
Когда мне холодно, я кофту надеваю
И в ней иду, улыбки не тая,
Ведь только двое на планете знают,
О том, что эта кофта не моя.
Человек-программист
На свете жил человек-программист. Он всю свою жизнь программировал, планировал. Он думал, но никогда не задумывался. Никогда не придумывал, не выдумывал, не создавал. Просто делал. Он всю свою жизнь что-то планировал. Не важно, что. Он просто знал, что в 23 года у него будет высшее образование, в 24 — работа, в 26 — продвижение по службе, в 30 — премия, в 35 — свой дом, машина, дача…
В 40 ему стало скучно.
Тогда он решил почитать что-нибудь. Из рекламного лозунга он узнал, что ему в жизни не хватает романтики (и ещё какого-то кофе). Он стал искать романтику в художественной литературе (а не в кофе, потому что он его не любил — чтобы выпить кофе нужно потратить в среднем семь минут сорок две секунды). Раньше программист и на художественную литературу не хотел тратить время, ведь над словами писателя надо задумываться. Бедняга этого не умел. А молодой человек в рекламе был так убедителен, что программист, не задумываясь, поверил ему и раздобыл какую-то художественную книжку. В книжке говорилось о том, что ничего на свете не может быть прекраснее моря.
Программист немедля собрал чемодан и поехал на него поглядеть. Приехав в какой-то курортный город он от гостиницы до пляжа шёл 35 минут и 26 секунд. Значит, город был большой. На пляже он сел на гальку и стал ждать закат.
Как было сказано в той самой какой-то книжке, если быть точным — в романе (программисты любят точность), то во время захода солнца нужно обнять любимую. Но любимой у программиста не было.
Была жена. В его плане она значилась с 31 года. Но ждать тридцатипятилетия мужа она не захотела и развелась с ним через 1 месяц 2 недели 5 дней и 20 часов после их свадьбы. Развод программист в свой план заносить не стал. Не потому, что он забыл про точность. А потому, что план был составлен давно, и менять он его не хотел.
Итак, обнять было некого.
Программист посмотрел на море. Он так и не понял, что описание всей его жизни уместилось бы на небольшом камешке. Но он разозлился. А знаете почему?
Он впервые задумался.
Он понял, что ему сорок лет.
Понял, что от него ушла жена.
Что ему не нужен его дом.
Ни машина, ни дача — ничего из того, что у него было.
А что ему нужно? Он не знал. Ведь он никогда над этим не задумывался.
Поэтому он и разозлился.
Он вдруг подумал, что бы было, если б в его жизни появилась хоть капля жизни? Настоящей, нужной, наполненной иногда осознанными желаниями, а иногда лёгким бризом неожиданности?
Он снял обувь. Подошёл к приливающей солёной воде и сел так, что море щекотало его ступни. Ему была нужна эта вода как воздух. Ведь что-то столько лет душило его, иссушало его.
Впервые программисту стало тепло. А потом вдруг холодно. Он впервые заплакал. Представьте себе, от него ушла жена! А ведь она была такая красивая. Жаль, что он ей об этом не говорил.
Жаль, что он так много пропустил мимо себя. А впрочем, чего жалеть? Как-никак, человеку ещё сорок.
Вот только жаль, что на свете живут люди-программисты.
Солнечное сплетение
В детстве меня очень интересовал вопрос: «Что такое солнечное сплетение?» Подросла — узнала: «Солнечное сплетение — это скопление нервных узлов в брюшной полости». И как прикажете объяснить такое четырёхгодовалому ребёнку? Какое-то уж больно непонятное и серое определение. А у ребёнка свой мир, в котором царит фантазия, где никто не думает о нервах. Просто потому, что на это нет времени — «Бежать, бежать! Дальше, быстрее!» «Осторожно — огуречные полки!» «Оббегай!» «За тем замком будет лужное море!» «Не беда! Главное, чтоб не попали в шторм!» «Догоняют! Скорей!» «Если успеем добежать до малиновых лесов — мы победим!»
А мир взрослых? — «Бежать, бежать! Пока зелёный — быстрее!» «Осторожно! — И куда эти пешеходы только смотрят?!» «Обгоняй!» «На следующей улице ремонт дороги!» «Ну всё! Опять попадём в пробку!» «Опаздываем! Скорей!» «Если не успеем доехать — мы пропали!»
Нельзя сказать, кому легче, а кому сложнее: детям, которые играют в казаки — разбойники, или взрослым, которые работают, «а не глупостями всякими занимаются». Но в игре ребёнок повторяет действия взрослых, приобретая первый опыт деятельности. Значит, и дети и взрослые работают. Причём, и те и другие относятся к своей работе со всей серьёзностью. Тогда в чём же разница?
Разница в том, что ребёнок, приходя домой, радуется, даже если его всё-таки обрызгали сладкой водой из бутылки. А многие взрослые, возвращаясь с работы, вспоминают всё самое серое и много говорят о нервах. Хотя они сами выбирали, с кем и где они будут играть. Но взрослые почти никогда не вспоминают о приятных и замечательных мелочах. Например, как им подали руку или уступили место, или как им было приятно, когда они сами кому-нибудь подали руку или уступили место. А зачем, действительно, вспоминать? Это же мелочи.
Дети всегда всё замечают, помнят всё хорошее и быстро забывают всё плохое. Не знаю, как взрослые, но ещё дети всегда всё делают вместе. Так здорово, когда не только ты один, но ещё кто-то вместе с тобой радуется! В мире ребёнка царит фантазия. И чтобы она не разрушилась нужно вместе всё серое делать красочным и ярким. Можно придумать, что солнечное сплетение — это взрослый человек, у которого всегда лучезарная улыбка, который не жалуется, не грустит и не думает о нервах.
Большие жестокости. Маленькие добрости
Цикл рассказов
Карандаши и шкаф на колёсах
Света любила рисовать и у неё хорошо получалось. Чтобы создать на бумаге счастье, достаточно пяти карандашей.
Коричневым цветом Света рисовала на альбомном листочке прямоугольник — это большой уютный дом, где живёт её семья.
Красный карандаш — для бабушки. По трём причинам. Причина номер раз: бабушка, когда ругалась, быстро краснела. Причина номер два: когда Светка спала с бабушкой, девочке от неё становилось очень жарко. Света называла бабушку «печечкой», а бабушка не обижалась. Причина номер три: глупая соседка, когда приходила в гости красная, лохматая и пахнувшая «костром», как объясняла мама, называла бабушку «старым раком». Бабушка ругалась, быстро краснела и била глупую соседку мокрым веником с криком «Спать иди!» — мама говорила, что так соседка лучше уснёт. Поэтому можно разок и поддать веничком. Что ж, мама плохому не научит, а Светка и без веника хорошо спала.
С мамой всё понятно — её надо рисовать зелёным, потому что это любимый цвет Светы.
Папу она рисовала чёрным, потому что он чаще всего носил чёрную одежду.
Себя Светка рисовала жёлтым карандашом. Этот цвет был выбран большей частью потому, что, когда она делала что-нибудь «не то» и пряталась от бабушки в шкаф, последняя, заметив это «не то», искала внучку по всей квартире со словами: «А ну вылазь, желторотая!»
Да, Света любила рисовать. И не любила двери. Очень не любила. Хотя так было не всегда.
Сначала, когда вечером родители желали дочке спокойной ночи и прикрывали дверь в детскую, Света не не любила двери. Потом, когда по вечерам за закрытыми дверями шумели и не давали ей выйти, а при попытке — кричали и запирали её в детской, Светка невзлюбила все двери. А в один вечер после шума одна из дверей так хлопнула, будто гром ухнул за стенкой. Мама отперла дверь в детскую, и Светка поняла, что теперь маму можно тоже красным рисовать.
Через несколько недель Света встала на табуретку и стала исправлять портрет семьи, уже наклеенный на стену.
— Что это ты делаешь, желторотая?
— Рисую вместо папы шкаф.
— А-а… Понятно. А колёса-то зачем шкафу нарисовала?
— Чтобы он тоже смог уйти, если захочет.
Троюродная тётя
В автобусе была страшная давка, поэтому мама сказала Свете зайти в другие двери и выйти только через десять остановок: ни раньше, ни позже. Светочка понимала, как важно слушаться маму: девочка была уже совсем взрослая — ей было пять.
Светка — весёлый человечек, воробушек на тоненьких длинненьких ножках. Казалось, что в её хрупком теле циркулировал солнечный свет. В дни особой радости она была похожа на прыгающую мандаринку.
Был именно такой день.
Где-то далеко, через десять остановок их с мамой должна была встретить Светина троюродная тётя. Мандаринка не находила себе места от счастья, которое усиливало её детскую непоседливость и прыгучесть. И хотя в свои пять лет Светка считала себя совсем большой, она не понимала, почему на неё все смотрят как на ребёнка. Она не понимала ещё много вещей.
Например, того, откуда появилась её тётя, почему они с мамой никогда её не навещали, почему она живёт так далеко, и, наконец, Светка не могла понять самих слов «троюродная тётя». Это что, троюродная сестра мамы? Тогда, по крайней мере, становилось ясно, почему Света тётю никогда не видела.
Ещё девочка не понимала, почему при стирке мама когда-то использует стиральный порошок, а иногда — нет.
Это «иногда» случалось довольно часто. Мама запирала дверь в ванную, садилась на пол и закрывала полотенцем лицо, чтобы не видеть, как Светка работает, — получался сюрприз. Забавных мыльных пузырьков без порошка, конечно, не было, зато Света стирала сама. Без маминой помощи. Вот какая взрослая! Мама только один раз показала, как правильно стирать: нужно было на дно самого большого таза класть маечку, и кружечкой набирать в него воду. Получалось много шума, но мама сказала, что так и должно быть. А если бабушка (а она почему-то была в последнее время очень нервной) начинала стучать тапкой в дверь, Светка кричала: «Мы стираем!», на что получала ответ: «Знаю я вашу стирку…» В любом случае, набрав тазик воды, девочка доставала со дна маячку, хорошенько выжимала её и гордо показывала шедевр стирального дела маме.
Кроме непонимания многих вопросов, Светку, как многих детей, отличало невероятное любопытство. Голова её вертелась во все стороны. Благодаря мандаринному отношению ко всему, что происходило в мире, крик младенца в автобусе казался Светке не таким громким, разговоры не такими шумными, а жужжание мух и удары их о стекло не такими назойливыми, какими они были на самом деле. Всё было интересно Светочке, всё было ярким, живым, счастливым.
В автобусе теснились и сидя, и стоя мужики с какими-то коробками, старухи с сумками, в которых стучали банки, бабы с огромными корзинами, из которых так и норовило что-нибудь выпасть, и если выпадало, то все начинали тесниться, наклоняться, жаться и доставать это. В конце концов, зашла ещё одна мамочка с ещё одним младенцем, который своим криком разбудил только что уснувшего первого ребёнка, и они принялись орать дуэтом. Во всём этом шуме и неудобстве ВСЕ были только рады, когда при очередной остановке в автобусе стало меньше на одного человека.
Это была та самая десятая остановка. Автобус, устроив небольшую песчаную бурю на пыльной дороге, исчез за рядами тополей на повороте.
Света была одна на остановке. Мамы не было. Троюродной тёти вообще никогда не было.
Светка в пять лет была совсем взрослой.
Большие жестокости
В детдоме было неплохо. Света не сразу привыкла. Но всё-таки…
Бабушке её никто доверить не решился. Всегда всем грозившая показать, где раки зимуют, со своим раком бабка могла рассчитывать самое большее на две зимовки. Маму Светы так никто и не нашёл.
В новой Светиной семье было несколько мам, несколько пап и много-много братьев и сестёр.
Жили по пять человек в комнате. Получались ещё и маленькие детские семьи. Все ребята разного возраста: кто постарше присматривал за остальными. В своей «детской семье» Светка была младше всех.
Её называли «способной девочкой», хотя старшие ребята, жившие с ней в одной комнате, провели много вечеров в ванной, пытаясь отучить Светку от странной манеры стирать. Долгие месяцы вечера над тазиком заканчивались слезами.
В остальном Светка всё схватывала на лету. Так, например, она очень скоро поняла, что действия людей делятся на большие жестокости и маленькие добрости. Такое слово, как «доброта», Света не признавала, считая, что оно обозначает нечто на самом деле не существующее. Доброта — это слишком много. А очень много хорошего — это уже нереально. Зато были «добрости» — так Света называла добрые дела.
Когда же добрость и жестокость соединялись в одно целое, получалась ложь.
Иногда в детский дом приезжали большие серые костюмы, привозившие конфеты и игрушки, проходили по комнатам, смотрели, как живут дети. За костюмами бегали фотоаппараты, щёлкали, сверкали, ослепляли. Через несколько дней приходила газета с заголовками: «Сердобольный КОСТЮМ и детдомовцы пьют чай с конфетами, которые КУПИЛ КОСТЮМ, играют в игрушки, которые ПРИВЁЗ КОСТЮМ» или «КОСТЮМ читает детдомовцам книги, которые КОСТЮМ ПОДАРИЛ». Детям оставалось только вспоминать, когда это он успел им что-то прочитать.
Однажды в детдоме организовали целый концерт. Приехали юные артисты: певцы, чтецы, актёры. Приехали их родители. Красивые, как куколки, в костюмах, которые можно разглядывать вечность, золотые детки выходили к публике. Артисты смотрели с любовью и участием, низко кланялись, скромно улыбались в ответ на аплодисменты. Так как концерт длился несколько часов, директор предложил золотым деткам и их родителям пообедать в столовой детдома. Артисты согласились, а благодарные зрители побежали накрывать на стол.
И вот обед. Золотые детки усаживаются, стараясь не помять костюмчики, смотрят на тарелки. Но Бог мой, что же они видят?! — Пюре и сосиски. Тут золото засверкало во всём своём великолепии такими фразочками, как «Мама, я не буду это есть!» или «Почему сосиски на вкус как бумага?»
Воодушевлённые общим настроением концерта, благодарные зрители сидели за соседними столами. Молча жуя свой обед, они слушали возмущённых артистов, слушали ответы их родителей: «Оставь, солнышко, не ешь. Сосиски — это вообще не еда».
Уже садясь в автобус, явно всего лишь позолоченные детки и их родители дружно махали руками, а руководитель творческого коллектива со ступенек автобуса громко крикнул: «До скорых встреч!»
Больше с концертами никто не приезжал.
Маленькие добрости
В холле спортивной школы сидела бабушка. Её старший внук занимался здесь фехтованием, а младший — плаванием. Она видела в них многообещающих спортсменов. Бабушка верила в них. И ещё больше верила в то, что хорошее не может взяться ниоткуда.
Приближалось время занятий следующей группы по плаванию. Двери спортивной школы тяжело охали, хлопали, пропуская с усилием открывавших их девочек. В здание заходила целая группа пловчих из детдома.
Промерзшие в автобусе, красные, с горящими глазами, девочки были готовы хоть в пуховиках прыгать в бассейн. Но прежде, ещё не сдав верхнюю одежду в гардероб, они бежали ко всем знакомым ребятам, сидевшим в холле, чтобы поздороваться, обнять, кого помладше — взять на руки и вместе кружить от счастья. Детского, необъятного, необъяснимого. Это счастье рождалось из ничего, появлялось ниоткуда.
Среди девочек бабушка заметила одну новенькую. В ней ещё сохранилась «мандаринность» детства, хотя было заметно, что она ещё не ко всему привыкла. Не было в ней беззаботности, воздушности.
Все дети хотят хоть разочек полетать, как птицы. Но ни у одной из пловчих в этой группе мечта об умении летать не была самой-самой. Главное желание было куда более реальным. Однако жизнь доказывала обратное, и самая большая мечта оставалась такой же несбыточной, как и мечта о полётах.
Когда Светочка садилась на скамейку рядом с другими детьми, понять, что она из детдома, было очень и очень просто. Достаточно было посмотреть на её глаза.
Если обычные семейные дети, приходя вечером из спортивной школы, сразу засыпали, то по красным глазам Светы было понятно, что девочка определённо не высыпалась.
Вернувшись с занятий, уже лёжа в кровати, каждая из юных пловчих пыталась втолковать самой себе, что день был отличным, что всё было замечательно. И, рассуждая таким образом, девочки вспоминали спортивную школу: бассейн, смех тех, кто чуть не упал в воду, скользя по мокрой плитке. Смешные шапочки и запотевшие очки. Кроль, брасс, баттерфляй. Водное поло по праздникам. Усталость в ногах. Душ. А потом конец тренировок, холл. Чьи-то мамы, папы, бабушки ищут взглядом своих детей и внуков, но этих девочек не ждёт никто. Взрослые смотрят сквозь них, улыбаются, но не им. Обнимают, но не их. Теребят взъерошенные сырые волосы, а дети уклоняются, вечно кого-то стесняясь, отбрыкиваются фразами: «Ну, мам (пап, ба)! Ну, зачем? Фуу... к чему эти нежности? Все же смотрят! Чего ты со мной, как с маленьким?!»
И от этих воспоминаний внутри прорывало плотины, которые строились с таким упорством и трудом. Плотины уверенности, что всё хорошо. И, чтобы всё забыть и уснуть, девочки утыкались лицом в сердцевину подушки. Но нос чувствовал солёную наволочку, мокрую от беззвучно стекавших слезинок. Сразу вспоминался запах хлорки, бассейн, холл, необоснованно капризные дети, родители, чужие родители!
А утром подушка всё ещё была влажной.
Утром девочки снова строили плотины уверенности, что всё хорошо. А вечером в спортивной школе летели к знакомым ребятам, чтобы обнять их, чтобы быть счастливыми, чтобы счастье появлялось ниоткуда. Чтобы хотя бы днём не вспоминать о своей самой желанной, никак не сбывающейся мечте. Чтобы днём, как все, мечтать о полётах, о победе в водном поло, о том, что автобус придёт сразу, как выйдешь на остановку. Иначе никакие плотины не выдержат.
Счастье и прочие добрости появлялись в Светкиной жизни ниоткуда.
Вот сидит незнакомая ей бабушка. С орлиной любовью и заботой она обнимает своих внуков, будущих спортсменов. Она достаёт из большой сумки пакет с конфетами и даёт по конфете своим мальчикам. Но вот она окликнула девочек-пловчих. Им сейчас идти плавать, но конфеты можно и потом съесть. Бабушка угощает всех. Какая милая бабушка. Не родная, но милая, добрая. Оказывается, взрослые видят этих девочек из детдома, просто большинство старается не замечать.
Очередь Светы брать конфету. Бабушка смотрит на неё, кивает на «спасибо» растянувшееся в нежной улыбке.
Светка всегда улыбалась добростям. Они появлялись ниоткуда. Неожиданно, но приятно.
Девочка до сих пор не всё понимала, хотя за несколько месяцев стала намного старше, чем была раньше. Она не понимала, например, откуда берутся в холодном мире с тяжёлыми охающими дверями эти самые добрости.
Бабушка этого тоже не понимала. Но она развязала пакет с мандаринами и протянула маленькое солнышко Свете.
Оргкомитет конкурса