Андрей Мужицкий: «Для меня Астафьев, прежде всего, деревенский писатель. «Васюткино озеро», «Затеси», » Последний поклон», и, конечно же, «Царь-рыба» с «Нет мне ответа»…

Сибирская тайга, жизнь деревни, смерть деревни — всё это близко, знакомо и понятно. У меня отец родом из Енисейского района. Постоянные мысли об охоте, когда мальчишки вместо школы предпочитали бродить по лесу, детские годы в интернате,  мать на работе, школа в соседнем поселении… Причудливый мир и быт староверов, кержаков. Под эти деревенские рассказы прошло всё моё детство. 

Вместе с отцом с ружьём ходили в окрестностях реки Кас, были в Ярцево, ночевали в тайге, неоднократно ходили по поселку Касово. Ещё в 90-е там жили  родственники-староверы, и мы останавливались у них на ночлег. 

Сейчас никого там нет, все старики нашли последний приют в окрестных лесах, осиротевшие дома, стоящие вдоль берега, постепенно смывает своенравный Кас.

Лишь бывшие жители поселения, их дети, изредка наведываются на берега реки, где когда-то бурлила жизнь… А когда они уйдут, уйдёт и память об этих местах… 

Благодаря этим многочисленным рассказам отца деревенская проза Астафьева нашла особый отклик в моем сердце. 

Второе открытие Астафьева случилось в студенческие годы. И голос писателя-фронтовика, который не романтизировал войну, считал её большой бедой для всех, засел очень глубоко внутри. 

«Предательство начинается в высоких, важных кабинетах вождей, президентов — они предают миллионы людей, посылая их на смерть, и заканчивается здесь, на обрыве оврага, где фронтовики подставляют друг друга. Давно уже нет того поединка, когда глава государства брал копье, щит и впереди своего народа шел в бой, конечно же, за свободу, за независимость, за правое дело. Вместо честного поединка творится коварная надуваловка. Вот он, офицер из благородных, из древнего германского рода, сегодня стрелял в спину человека, стрелял и боялся, что четырьмя пулями, оставшимися в обойме, не свалит его. Расстреляй он всю обойму в сторону вражеских окопов наугад, его мальчишество, игра в войну, в бесстрашие стоили бы ему жизни — русский задавил бы его вместе с этим рахитным Лемке и попер бы на пулемет Гольбаха, низринулся бы сверху медведем — можно себе представить, что за свалка тогда получилась бы в пулеметной ячейке. У русского, когда он упал, из кармана выкатилась граната — могло никакой схватки и не быть, русский в пулеметную ячейку, как в колодец, булькнул бы гранату — и для Гольбаха и холопа его — Макса Куземпеля уже полчаса назад закончилась бы война.»

«Интересно, осознают ли эти двое героев, командир роты и связной его, которых я увел из-под огня, что обязаны мне жизнью?» — мельком подумал Гольбах. Но тут, на фронте, все повязаны одной судьбой, и все живые обязаны друг другу, не благодарят за услугу. Поезд грохочет вперед, не сбавляя скорости, остановка у многих пассажиров одна, коротко и выразительно называется она — кранк» («Прокляты и убиты»). 

Пару лет назад случилось третье открытие Астафьева. Книга супруги писателя Марии Семёновны «Знаки жизни» попала в руки случайно. Увидел её в одном из шкафов буккросинга. 

Эта автобиографическая история позволила посмотреть на Астафьева с новой стороны — с житейской, человеческой. Сложный послевоенный был, жизнь в нищете, утрата первой дочери Лидочки, споры и размолвки с женой. 

Сложная и тяжелая судьба, упрямый и независимый характер — все это не могло не сказаться на жизни писателя. Да, после таких откровений легко разлюбить писателя Астафьева, но, в тоже время, легче понять. Обычный человек, с обычными слабостями. Такой, как и мы все, не идеальный. 

Виктор Петрович, спасибо, вам за ваши произведения! Нам сегодня, как никогда, не хватает таких людей. Кто не боится говорить правду, кто не лизоблюдствует и не холуйствует перед сильными мира сего, кто без оглядки на последствия скажет: «А король-то голый!», кто живет по совести и не ищет лёгких путей.